Смутно подозревал, что способность к современной "сетецентрической" войне как-то связана с общей степенью эгалитарности воюющего общества. Это кажется логичным т.к. вся пресловутая "сетецентричность" - это про хорошую связь и горизонтальное взаимодействие подразделений. Но откуда возьмется это горизонтальное взаимодействие на войне, если привычки к нему не было в мирной жизни? Мысль эта мне нравится: кажется, будто уж война-то - самое иерархичное авторитарное дело, ать-два, все слушают начальство. Но оказывается, что даже там есть польза от эгалитарности.
Теперь есть исследование от университета Джорджа Мейсона (это считайте такой либертарианский think tank) о том, как Украина сумела выстоять, несмотря на то, что даже со всей западной помощью украинский военный бюджет не бьется с российским. Получится у них по большому счету текст о важности республиканского политического участия, только написанный языком институциональной экономики. Скажем, используют концепт под названием co-production. Есть блага, которые не требуют соучастия приобретателя (купил товар и пользуешься). Но некоторые услуги, вроде образования - требуют активного участия приобретателя. С услугой типа "безопасность" может быть так же. На уровне улицы соучастие может быть в виде бдительных граждан, на уровне целой страны - в виде волонтеров, добровольцев и тому подобного.
В 2014 году сложилось так, что украинское государство оказалось бессильным. В качестве компенсации пошли волонтерские инициативы. Добровольческие батальоны, при некоторых своих недостатках (вроде дрязг между командирами), обладали преимуществами. Во-первых, формировались они из местных, которые знали обстановку на местах лучше, чем центральное командование. Есть известный аргумент в пользу рыночной экономики: центральное планирование никогда не будет располагать той полнотой информации, что есть у рыночных агентов на местах. Вот и здесь что-то подобное. Во-вторых, между добровольцами была конкуренция (за экипировку, рекрутов и т.д.), что распределяло ресурсы наиболее эффективным способом. В-третьих, между всем этим складывалось горизонтальное взаимодействие. После 2014 года украинское государство постепенно вернуло себе контроль над этой вольницей, но не прикрыло ее, а скорее инкорпорировало, в результате чего наработанные горизонтальные связи продолжили свое существование, и после февраля прошлого года Украина показала "полицентричную оборону" от превосходящего противника.
Переоценивать эти факторы, конечно, тоже не стоит. Иначе получается смешно: генералы в штабе что-то там себе планировали, а победили все равно козацкий дух и махновская вольница. Но и недооценивать не стоит: рыночным инклюзивным механизмам находится место даже на поле боя. Впрочем, можно сказать, что они есть даже на стороне России. Конкуренция ВС РФ, НМ ДНР/ЛНР и ЧВК, волонтерское движение и т.д. Но российское государство, в отличие от украинского, скорее давит и так немногочисленное волонтерское движение. Почему так? Этот момент авторы не проговаривают, но есть у меня одно предположение. Украинские чиновники и генералы может и не хотели строить свое общество по стойке смирно, а может и хотели. Важнее, что они не могли. Государство тогда было слишком слабым, чтобы давить низовые инициативы и наоборот было вынуждено полагаться на него в противостоянии с внешней силой. Отсюда получается парадоксальный вывод: именно слабость Украины в 2014 году оказалась фундаментом ее сегодняшней силы.
! Орфография и стилистика автора сохранены
