Умер Эльдар Рязанов - режиссёр, чьи фильмы стали своего рода кинематографической энциклопедией позднесоветского и раннего постсоветского периодов отечественной истории.
Но я хотела бы рассказать не про кино.
Помнится, когда я училась в школе, у нас дома была книга. Авторы - Эмиль Брагинский и Эльдар Рязанов. В состав книги входили три повести - "Берегись автомобиля", "Зигзаг удачи" и "Убийство в библиотеке".
Если история Юрия Деточкина известна всем и давно уже разобрана на афоризмы, "Зигзаг удачи" менее популярен, но тоже достаточно хорошо известен нашим телезрителям, то третья повесть экранизирована не была и поэтому мало кому известна.
А ведь в связи с постоянными разговорами о введении "единого учебника истории", да и литературы тоже повесть эта, написанная ещё полвека назад в жанре своеобразной пародии на мистический детектив, приобретает особую актуальность.
Действие повести начинается с того, что главному герою - следователю Ячменёву звонят - неизвестные и, назвавшись привидениями, сообщают, что они убили академика Академии школьных наук Зубарева. Академик был убит в зале библиотеки академии, где на стенах находятся копия картины И. Репина "Иван Грозный и его сын Иван", портрет Екатерины II работы неизвестного художника и гравюра, изображающая Евгения Онегина на набережной Невы.
Ячменёв допрашивает сотрудников библиотеки и коллег убитого, а тем временем в библиотеке происходят таинственные события - сами по себе двигаются картины на стенах, кто-то разбивает вазу, два раза подряд рвёт рукопись убитого академика и, наконец, запирает в книжном шкафу одного из помощников Ячменёва, а самого его связали и затолкали за картину с Иваном Грозным...
Следователь понимает, что никто из коллег Зубарева его не убивал, хотя у каждого из них есть мотив.
Потому что академика убили представители потустороннего мира - те самые, которым он посвящал свои учёные труды - Иван Грозный, Онегин и Екатерина. Они сошли с картин и провели над академиком свой "суд истории"
- Давай перейдем к делу! - распорядился Грозный. - Ты что же, хочешь обвинить нас в убийстве презренного холуя Сережки Зубарева?
Напоминание о Зубареве вернуло Ячменева к реальной действительности.
- Да! - сказал он нетвердо. - Я должен заполнить протокол.
- Валяй! - разрешил Грозный. - Любят у вас бумаги. Грамотные все стали, умники, интеллигенты, критики. Гибнете в бумагах, лес переводите!
Сесть в царском обществе Ячменев не рискнул и приспособился писать стоя.
- Только все это зряшное дело… - отечески усмехнулся Иван Васильевич, - кто тебе поверит, что ты с нами разговаривал, это в ваш-то век науки и техники…
- Поверят! - сказал Ячменев. - Вы подпишете протокол, и экспертиза установит подлинность подписей. Извините, ваша фамилия? - он обратился сначала к даме.
- Романова Екатерина Алексеевна, Вторая, Великая! - отрекомендовалась царица. - В девичестве София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская!
- Год рождения? - бестактно спросил следователь и тут же поправился: - Простите! Я хотел сказать, год смерти…
Екатерина вздохнула:
- 1796… Господи, сколько времени прошло… - и посчитала в уме довольно быстро, - сто семьдесят три года…
- Ваша профессия?
- Русская императрица! - удивилась вопросу Екатерина.
Ячменев постепенно смелел.
- Спасибо, ваше величество! - и обернулся к Грозному: - Можно вас побеспокоить?
- Пиши, пиши! - изрек царь-батюшка. - Иван Четвертый, по прозванию Грозный, профессия - великий государь.
Онегин заговорил не без иронии в голосе:
- Со мной посложнее, сударь. Я, в некотором роде, плод фантазии поэта… И профессия у меня… - он задумался и процитировал: - "Дожив без цели, без трудов до двадцати шести годов"… По-сегодняшнему, должно быть, тунеядец…
Екатерина захихикала, и Ячменев узнал смех, который испугал его в библиотеке.
- Теперь прошу рассказать мне: как и за что убили вы Сергея Ивановича Зубарева, академика, доктора школьных наук?
- Школьных наук! - Грозный презрительно фыркнул. - Мы, к примеру, в школах не учились, но прекрасно руководили!
- Зубарева мы судили! - спокойно разъяснил Онегин.
- Как - судили? - не понял Георгий Борисович.
- Успокойтесь, судили по вашим правилам! - продолжал Евгений. - Я был судьей, а монархи - народными заседателями!
- Что же вы инкриминировали Зубареву?
- Мы судили его, - сообщил Онегин, - за приспособленчество, беспринципность, карьеризм, за надругательство над литературой.
- И историей! - добавил Грозный.
...
- А теперь вернемся к главной теме. Вот вы говорили - карьеризм… Приспособленчество… Все это общие слова… Где конкретные доказательства?
Первым вспылил Онегин.
- Вы читали когда-нибудь, господин Ячменев, учебник литературы для восьмого класса, тот, где меня проходят? - и принялся запальчиво шпарить наизусть: - Я был оторван от национальной и народной почвы… Я вел типичную для золотой молодежи жизнь - балы, рестораны, прогулки по Невскому, посещение театров… Посещение театров - это, оказывается, порок! - В голосе Онегина зазвучали те специфические ноты, с какими в XIX веке вызывали па дуэль. - А темы домашних сочинений. "Почему Онегин недостоин Татьяны?" Это почему же, спрашивается, милостивый государь, я недостоин?
- Вы вполне достойны! - поспешно согласился Ячменев.
- А меня вообще забыли! - вмешалась Екатерина. - Из учебников, можно сказать, повыкидывали! А я, между прочим, завоевала для вас всесоюзную здравницу Крым.
Ячменев молчал. Ему нечего было возразить. С кресла величественно поднялся Иван Грозный, направился к книжному шкафу и достал из него книгу:
- Послушай, Ячменев, что Зубарев писал про меня всего двадцать лет назад.
Он отыскал нужное место и начал читать с выражением:
- "Иван Грозный был талантливый и умный человек. Он был хорошо образован, любил и умел писать, обладал тонким и острым умом".
Царь перелистал несколько страниц:
- "Опричнина представляла собой крупный политический сдвиг, учреждение прогрессивное, хотя и в сопровождении известных крайностей". Ну, без крайностей в нашей профессии не бывает! - добавил Грозный с ласковой улыбкой, которая четыреста лет назад заставляла всех трепетать. - А что недавно насочинял про меня этот мерзавец? Ты читал рукопись?
Ячменев кивнул.
- И тиран я, и маньяк, и убийца! - царь был явно обижен. - И хунвейбины мои, то есть опричники, отрицательное явление…
Ячменев посмотрел Грозному в лицо и несгибаемо заявил:
- Так ведь это правда!
...
- Ты должен понять государя, Ячменев! - поддержала коллегу Екатерина. - Твой Зубарев писал то одно, то прямо противоположное. Где его принципиальность историка?
- В этом я не могу с вами не согласиться, ваше величество! - вздохнул Ячменев. - Но нельзя же за это убивать!
- Надо! - кротко возразил Иван Четвертый. - Поверь моему богатому опыту. Ничто так не сплачивает вокруг тебя, как убийства! Уцелевшие очень тебя любят!
Ячменев захлебнулся от ярости:
- Вы… Вы… Вы бандит, ваше царское величество!
Екатерина и Онегин обмерли. Они знали, что Грозный не прощал оскорблений.
Но царь тепло улыбнулся смельчаку и сказал сочувственно:
- Испортили тебя, Ячменев. Посмел бы ты так разговаривать со мной раньше. Пораспускались вы… Авторитетов не признаете… Мнения собственные заимели…
- Положим, Зубарев собственных мнений не имел! - Ячменев не заметил, что говорит словами Антона.
- Имел! - хитро прищурился самодержец. - В глубине души он меня любил. Ему нравились мои методы. Он был сторонником крепкой руки. Он был искренен, когда меня восхвалял. А сейчас он меня предал… А предателей я не терплю! Как я вчера вспомнил про все это - горько мне стало. И я погорячился. - Он взглянул на Ячменева, как на обреченного, - и сейчас я тоже погорячусь!
А сколько сейчас таких деятелей, которые меняют свою позицию, как перчатки, в соответствии с "генеральной линией партии", чья деятельность воплощает собой приспособленчество, беспринципность и карьеризм. И молодое поколение в таком духе воспитывают. Не говоря уже о том, что со времени написания книги бюрократический аппарат управления образованием разросся до неприличия, а учителя в свободное от непосредственной работы время должны заполнять кучу бумаг и отчётов.
Вот какие мысли возникли у меня после сообщения о смерти Эльдара Рязанова.
! Орфография и стилистика автора сохранены
