Первый из отбывших срок "узников Болотной" Ярослав Белоусов вышел на свободу 8 сентября. Студент факультета политологии МГУ, отец трехлетнего сына, он пробыл в заключении два года и три месяца. По версии обвинения, он кинул в бойца ОМОНа "неопознанный твердый круглый предмет желтого цвета", чем причинил тому "физическую боль". Белоусов это отрицал, а его защита убедительно доказывала, что брошенный предмет никак не мог долететь до "потерпевшего". Еще одно приписанное Белоусову "преступление" — "скандирование антиправительственных лозунгов".
О том, кого можно встретить в российских СИЗО и каково там политзекам, чем наша страна отличается от Латинской Америки и что делать в новой политической обстановке, читайте в первом после освобождения печатном интервью бывшего "узника 6 мая".
— Какие у вас планы на ближайшее время?
— Я собираюсь восстановиться в МГУ и доучиться последний курс (до ареста Белоусов был студентом факультета политологии МГУ — прим. Каспаров.Ru), дописать диплом. Курсовые я писал о социальных сетях как инструменте организации массовых акций протеста. Я был оторван от Интернета два года, но сейчас быстро это восполняю. Диплом я собираюсь писать на тему использования социальных сетей в избирательных кампаниях. Также я планирую как можно быстрее начать работать по специальности.
— Как сейчас ваше здоровье? В ходе процесса у вас возникали различные проблемы, вы долго находились в больнице при СИЗО.
— У меня сейчас две проблемы со здоровьем. Первая — зрение. В ближайшие дни я буду обследоваться, но уже сейчас понятно, что, скорее всего, придется делать как минимум одну операцию. Вторая проблема возникла месяц назад из-за условий этапирования — у меня обострилась вегетососудистая дистония.
— Ваша теща Александра Лиханова (была гражданским защитником Белоусова в "болотном деле" — прим. Каспаров.Ru) также рассказывала мне, что у вас были какие-то трудности во время этапирования. С чем они были связаны?
— Когда меня на "Матросской тишине" попросили собраться с вещами, мне сказали, что отправляют меня на "Бутырку", но отправили меня на этап. Мы ехали через несколько городов. Сначала сутки были в Липецке, оттуда меня повезли в Волгоград. Главной проблемой было ухудшение самочувствия. Когда я прибыл в Волгоград, температура там была больше 40 градусов. Душно, жарко, а нас по несколько суток содержат в практически невентилируемых помещениях. Пока мы доехали до Волгоградского СИЗО, с каждого арестанта сошло по несколько литров пота.
— А в чем арестантов везут?
— Пересылка происходит в ужасающих условиях так называемых "столыпинских вагонов". Это небольшая камера, отсек с лежаками. В него сажают по 12 человек на шесть лежаков. Сидеть можно, но лежать нельзя, а люди едут по 24 часа и более. Когда мы приехали в Волгоград, нас тоже посадили в переполненную камеру: нас было 10 человек на 8 мест. Но через несколько дней люди стали разъезжаться.
— Наши ли ваши потерянные при пересылке документы?
— Сейчас мы пытаемся выяснить вопрос с документами и пока пришли к выводу, что мой паспорт находится где-то в коридорах Следственного комитета. То есть как они его у меня забрали, так он у них где-то до сих пор и лежит. Как мне рассказывали адвокаты, это часто встречающаяся ситуация.
— Ваша теща мне говорила, что в последние дни в заключении вы находились с приговоренными к пожизненному заключению. Как это произошло, у вас же не тяжкая статья?
— После того как правозащитники попросили оставить меня до конца срока в СИЗО в Пятигорске и не увозить в колонию, меня перекинули из общей камеры в камеру на так называемом "продоле для пожизненников" (продол — коридор, по обеим сторонам которого располагаются камеры с заключенными — прим. Каспаров.Ru). В наше время там сидят не "пожизненники", но люди с достаточно тяжкими статьями. Там были несколько человек по 105 — это убийство, члены незаконных вооруженных формирований Чечни и даже один участник мятежа в Дагестане 1999 года, когда была взята мэрия Махачкалы. То есть, как говорится, "серьезные люди" (смеется).
Там очень маленькие камеры, буквально полтора на два метра. И кровать как раз располагалась вдоль меньшей стены. Учитывая, что у меня рост метр девяносто два сантиметра, мне приходилось спать в позе зародыша. Я так провел две недели. Но для меня это было лучше, чем если бы я двое суток ехал на этом "Столыпине" до колонии, чтобы там потом провести три дня и освободиться. Колония, куда меня должны были этапировать, находится в достаточно удаленном месте на границе с Осетией. Освобождаться оттуда мне было бы сложнее.
— У вас не возникало проблем с такими непростыми сокамерниками?
— Нет, проблем с коллективом у меня за все время срока ни разу не возникало. С кем я только не сидел! За эти два года я успел встретиться с массой людей, которые сидят по распространенным статьям вроде 228 — наркотики. Были и "эксклюзивные" личности. Допустим, в июле на больнице на "Матросской тишине" мне довелось три недели сидеть с человеком, которого зовут Рзмак Саралиев. Его преследуют, как он считает, тоже за идеи, за его фундаменталистские исламские взгляды, "за чистый его ислам". Его обвиняют в том, что он хранил оружие в квартире.
— Вы обсуждали с сокамерниками какие-то политические вопросы?
— Да, с теми, кому это было интересно. Допустим, с Саралиевым мы много беседовали о ситуации в России. В СИЗО встречаются люди с разными взглядами, интересами, уровнем образования, но тех, кому интересна политика, меньшинство. Больше всего я с такими людьми общался, когда ходил в спортзал на "Бутырке". Там я виделся с моими "подельниками" и с другими людьми, которые тоже как-то вовлечены в политику — из предпринимательской или государственной сферы.
— А к вашему делу как относились, считали его политическим?
— Среди всех арестантов уже повелось считать "болотников" людьми, которые сидят вообще ни за что, "ни за дело". Они часто говорят: "И что, вы вышли помитинговать, и вас за это закрыли на несколько лет? Да ну-у-у! За такое сидеть?" (смеется)
— Что было самым сложным для вас за эти два года?
— Поддерживать интеллектуальный уровень, приобретать новые знания, поддерживать физическую форму и бодрое состояние духа. Часто интересуются, чего больше всего недостает в СИЗО, и при этом делают предположения: нет движения, плохое питание. На самом деле чего не хватает — так это деятельности.
— Вам все-таки удавалось читать научную литературу по вашей специальности?
— Да. Большое спасибо в этом отношении коллективу магазина "Фаланстер", который собирал литературу и передавал нашим родственникам, а они уже на "Бутырке" передавали ее нам.
— А художественную литературу вы читали?
— Не все время, которое я сидел. Когда я находился в пятом централе, на "Воднике", возможности передавать от родственников книги не было. Можно было пользоваться только тюремной библиотекой. В ней, к счастью, оказалось очень много художественной литературы. И я как раз смог прочитать то, что до этого не успел. Потом я переехал на "Бутырку". Там местная библиотека практически не функционирует, но зато была возможность получать книги с воли. Там я получал в основном научную литературу. На судах я обращал внимание на то, что вы и другие "узники Болотной" читали газеты и журналы. Получалось составить какую-то картину происходящего на воле?
Я только последние два месяца нахожусь в информационной изоляции, с тех пор как переехал из "Бутырки" на "Матроску", а потом был месяц на этапе. До этого я практически ежедневно получал довольно внушительный ворох газет. Порядка семи-восьми газет и журналов. Причем это были издания, которые идеологически ориентированы на разные политические силы: и либеральная пресса, и более "государственническая". Я был в курсе всех событий.
— Наверное, какую-то дополнительную информацию вы получали из писем? Или цензура не пропускала ничего на политические темы?
— На "Бутырке" были с этим проблемы. Долгое время до нас доходили письма в обрезанном виде. Потом, после разговоров с правозащитниками, цензоры все-таки перестали вырезать и зачеркивать куски текста. Но в любом случае основную информацию о происходящем мы получали из прессы и — в меньшей степени — телевидения.
— Наверняка у вас есть идеи, как следует реформировать пенитенциарную систему?
— Конкретные идеи по реформированию системы есть, с ходу могу назвать несколько. Главная проблема, — сложно связаться с родственниками и поддерживать контакт с внешним миром. Где-то в обход запретов ходят телефоны, где-то — нет. Нужно, чтобы у людей была возможность чаще видеться с родственниками и проще и чаще получать разрешения на свидания, таксофонные переговоры.
Еще одна проблема — переполненность камер. "Бутырка" сейчас перенаселена на 600 с лишним человек. Там последние месяцы постоянно наваривают в камерах дополнительные спальные места — "шконки". Под стражу заключают всех без разбора: и кто кусок мяса в магазине украл, и кто из бюджета украл огромную сумму.
Еще одна проблема — сейчас арестанты могут принимать душ только раз в неделю. Надо, чтобы душ можно было принимать как минимум два раза в неделю.
Должна быть возможность поддерживать физическую форму. Это касается прогулочных двориков в СИЗО. Некоторые пыльные, грязные. Исключение — достаточно просторные дворики "Водника", за что нам и нравилось это СИЗО. Их убирают каждую неделю, там есть турники.
— Насколько часто лично вам удавалось видеться с родными?
— Для того, чтобы получить свидание, родственник должен прийти сначала в Следственный комитет, а потом еще получить разрешение в суде. В моем случае это обычно была жена. У нас получалось видеться стабильно раз в месяц. "Свиданка" длилась примерно час. В отличие от европейских стран, в России во время свидания родственники отгорожены друг от друга двумя стенками, стеклами, решеткой и говорят по телефонной трубке.
Мне удалось пообщаться с человеком, который был экстрадирован из эквадорской тюрьмы в Россию. Он рассказывал об условиях содержания в эквадорской тюрьме. Там в течение дня камеры открыты, люди передвигаются по коридорам, пересекаются, общаются, выходят на крышу. На крыше находится спортплощадка, можно подышать воздухом под открытым небом. Свидания с родственниками проходят за одним столом — можно друг друга потрогать, обнять, поцеловать. Вроде бы страна латиноамериканская, к золотому миллиарду не принадлежит, но тем не менее условия созданы более гуманные.
— Изменились ли за время заключения ваши политические взгляды?
— Нет, моя картина мира, взгляд на то, как должны быть организованы государство и общество, не изменились. Единственное, еще в первую неделю, когда я только попал в тюрьму, у меня изменилось восприятие людей, находящихся в заключении. Существует распространенный стереотип, что это какие-то совершенно иные люди. На самом деле в тюрьму попадают такие же люди, как мы сами. Никаких различий нет.
— Собираетесь ли вы участвовать в политической жизни?
— Я симпатизирую определенным политическим силам и считаю просто необходимым для оздоровления государственности и стабилизации ситуации в стране участие в легальном политическом процессе. Я собираюсь участвовать в политической жизни, но в какой форме — я пока не могу сказать.
— Насколько я знаю, вы симпатизируете национал-демократическим силам?
— Да, мне близка "Национально-демократическая партия". В европейских странах подобные партии встроены в политические системы, успешно участвуют как в местных выборах, так и в выборах в Европарламент, что было продемонстрировано в мае этого года.
— Большинство "болотников" придерживаются левых взглядов. Наверняка вы много спорили?
— Да, мы много общались, много спорили (улыбается). Но мне показалось, что вопросов, по которым у нас общая платформа, было больше, чем вопросов, по которым точки соприкосновения найти было сложно.
— А какие вопросы вас "раскалывали"?
— Во-первых, тема миграции. Левые этот вопрос игнорируют, призывают не актуализировать эту проблему во избежание нарастания межэтнического напряжения или вспышек ксенофобии. У национально-демократических сил есть сформулированный ответ на этот вопрос.
Вторая тема касается сексуальных меньшинств. Некоторые левые здесь достаточно радикальны. Мы в основном обсуждали французскую ситуацию в связи с принятием закона об усыновлении детей однополыми семьями. Например, Николай Кавказский утверждал, что однополые пары имеют право усыновлять детей и такой ребенок вырастет психически и нравственно здоровым. Я же считал, что однополые пары имеют право на существование, но это не брак в полном смысле. Во Франции это называется "гражданский союз".
Я отнюдь не являюсь сторонником гонений на сексуальные меньшинства, но в тоже время считаю принятие закона, разрешающего усыновление однополым семьям, подрывающим стабильность.
Еще одна проблема, о которой мы спорили — границы социального государства: что оно на себя должно брать, какие должны быть статьи расходов. Среди наших "подельников" есть даже сторонники национализации большинства предприятий.
Я, естественно, склоняюсь к такому типу экономики, в котором будет уравновешена и рыночная сторона, и роль государства. Важен не характер собственности, а то, насколько эффективно используется эта собственность. То есть какие-то сектора могут оставаться под влиянием государства, а какие-то лучше отдать в частные руки.
— Российскую оппозицию раскололи события на юго-востоке Украины. Как вы относитесь к этой ситуации, кого поддерживаете?
— Я следил за событиями до июля, когда упал "Боинг". Я считаю, что происходящее на Украине является продолжением распада Советского союза. В состав Украинской ССР были переданы русские области. И через 90 лет мы видим результаты. В 1991 году произошел распад по административным границам. Сейчас произошла национальная революция привела к созданию более гомогенного украинского государства. И те, кто никак не вписался в новую украинскую нацию, подвергаются сегрегационным и деформационным процессам. Это не могло не вызвать протест со стороны населения. Проблема в том, как реализовать план без кровопролития и усугубления ситуации. Мне виделось два варианта. Украина превращается в федеративное государство, либо юго-восточные области образуют Новороссию. Тогда Украина станет второй Боснией и Герцеговиной. Это неудачный пример. Удачный — Бельгия.
Но Украина пошла по пути гомогенного государства. Тогда возник другой вариант — присоединение к России. Но это вызовет дальнейшие санкции со стороны ЕС и США. Все, что происходит сейчас на юго-востоке, является результатом советской национальной политики. Но проблему защиты русских соотечественников за рубежом это не снимает. И Россия должна иметь продуманную политику поддержки соотечественников. Такая политика есть, например, в Венгрии. И она не должна выражаться во вводе войск. Для этого нужна программа репатриации русских и представителей всех других этносов, проживающих в России.
— Что бы вы посоветовали сейчас людям, которые пытаются изменить ситуацию в России к лучшему? Чем сейчас стоит заниматься?
— В свое время мне импонировала концепция итальянского коммуниста Антонио Грамши о необходимости культурного господства. Большой успех будет иметь та политическая сила, у которой есть интеллигенция, способная создать ценности, которые будут культурой всего народа. Поэтому если оппозиция наладит производство культурных ценностей: книг, фильмов, прессы, различных символов, которые будут восприниматься большинством "как свое" — тогда такая политическая сила будет иметь успех.
Оппозиция делала ряд ошибок, их следовало бы исправить. Система критиковалась через одного человека, ее олицетворение — президента Владимира Путина. Этот человек имеет огромную поддержку. Он пришел к власти в начале 2000-х как спаситель страны. Этот образ усердно и долго создавался политтехнологами, его окружением, им самим. Его представляли, как человека, который наведет порядок после смуты 90-х. Российской оппозиции следовало бы обратить свою критику в большей степени на бюрократию. Потому что уровень отторжения чиновников достаточно высок, порядка 60% населения считает, что у нас коррумпированная элита. "Плохие бояре — хороший царь". Поэтому лучше обратить конструктивную критику на чиновников, на коррумпированную кланово структурированную номенклатуру.
— И как это делать?
— В любых законных формах (смеется). Почему Алексей Навальный приобрел такую популярность? Он нашел слабое место в номенклатуре. Ее коррумпированность. Его расследования — правильный и эффективный инструмент.
— Как вы сейчас оцениваете свой выход на Болотную 6 мая 2012 года? Не жалеете об этом?
— Когда меня спрашивали об этом в тюрьме, то я отвечал: нет, не жалею, потому что я реализовал свое право, записанное в Конституции.
