Заведующий отделом Новейших течений Государственной третьяковской галереи Андрей Ерофеев вместе с директором Сахаровского центра Юрием Самодуровым за организацию и проведение в марте 2007 года выставки "Запретное искусство-2006" по статье 282 ч. 2 УК РФ привлечены к уголовной ответственности за разжигание вражды и ненависти. Инициатором этого процесса выступила националистическая организация "Народный собор". Андрей Ерофеев поделился с нами мотивами, которые побудили его устроить показ "запретного искусства".
— Андрей, как возникла идея проведения выставки "Запретное искусство"?
— Это была реакция на ситуацию, которая сложилась в 2005-2006 годах. А именно: спустя 20 лет после того, как были закрыты все цензурные комитеты и худсоветы перестали ориентироваться на практику селекции искусства при помощи непрофессиональных аргументов, мы снова стали наблюдать ростки цензуры. Вновь во внимание стали приниматься не только эстетические качества произведений, но и другие критерии. Здесь определились "запретные" три темы: использование, во-первых, изображений обнаженной натуры, во-вторых — религиозных символов и, в-третьих — мата. В последнее время к ним еще присоединилась и другая тема: использование изображений политических деятелей. С выставок стали сниматься работы вне зависимости от того: хороши они или плохи, а также кто их написал. В числе снятых оказались работы и таких известных художников, как Илья Кабаков, Леонид Скоков, Александр Косолапов, Вячеслав Сысоев, Вагрич Бахранян, "Синие носы". И я решил как-то отреагировать на эту ситуацию, ставшую системной, потому что нельзя было и дальше соглашаться с этой практикой. Выставка "Запретное искусство", в которой всего 24 запрещенные работы, была посвящена проблеме политической, это своеобразное документирование нарушений Конституции страны. Таким образом я впервые в жизни сделал политическое высказывание, при том весьма скромное и в уместном месте — в Центре Сахарова, где с пониманием отнеслись к проблеме.
— Вы действительно считаете, что цензура — это уже системное явление?
— Два года назад это еще считалось произволом отдельных начальственных лиц. После 2007 года, когда с выставки "Соц-арт" были сняты уже 85 работ, проблема встала в полный рост. К процессу подключились разных мастей начальники, включая министра культуры, руководителей агентства по культуре и кинематографии, а также руководители различных ведомств, вообще не имеющих никакого отношения к искусству: начальник таможни, управления по контролю за передвижением ценностей и т.д. Зараза бежит, она затрагивает все культурное поле, и прежде всего институции культурных посредников: в Питере, в Ростове-на-Дону были закрыты целые выставки. Таким образом ограничивается свобода демонстрации искусства в публичном пространстве. Художник не подавляется физически, но он начинает существовать в отрыве от общества. Это результат некой политики власти, которой не нужен художник, как человек, обсуждающий реалии сегодняшней жизни. Художники практически отсутствуют в публичном пространстве, их нет на телевидении, не говоря уже о том, что у них практически нет заказов. Художники не участвуют и в создании городской среды...
— Ну вот вам, пожалуйста, за окном памятник Петру Первому...
— Подобные эстетические убожества неизбежны. Они есть везде, как и люди, плохо разбирающиеся в искусстве. В тоталитарных государствах чиновник приобретает власть и диктует свои вкусы обществу. Он всегда находится с художником в ситуации конфликта, считая его личностью крайне подозрительной. В перестройку эти отношения изменились, начался флирт чиновничества с художником. Интеллигенция стала определять основные течения моды. Среди чиновников даже модным считалось быть небритым, иметь расстегнутый ворот и заниматься коллекционированием искусства. Художник Леонид Бажанов стал заместителем министра культуры, а искусствовед Михаил Швыдкой — министром. Сейчас ситуация поменялась. В соответствии с новыми веяниями перестроился и чиновник. Он стал разговаривать на языке ультраправых. Вот слова бывшего министра культуры Александра Соколова: "Соц-арт" — это позор России". Эта цитата копирует лексикон фашиствующих молодчиков, у меня есть статьи, где используется подобная терминология и риторика: "художник — это человек, который ведет подрывную деятельность, торпедирует российские ценности, потому ему следует объявит войну". Так формулирует свои задачи организация "Народный собор", для которой выставка стала идеальной мишенью.
— В какой мере, как вам кажется, к возбуждению против вас дела причастна РПЦ?
— Я предлагаю не обсуждать конкретных персонажей и организации. Язык ультраправых — это язык поведенческий, его может перенять любой, в том числе и церковь. Когда церковные деятели говорят, что необходимо разработать закон о защите православных ценностей, ввести строжайшую цензуру и прекратить поток непристойностей с экранов телевизоров, прилавков магазинов, тогда РПЦ приближается к праворадикальному дискурсу. Такой жесткий, конфронтационный, требующий наказания язык: выгнать из страны, посадить на пять лет, — это, я уверен, не подлинный язык церкви. Адептами этого языка выступают отдельные личности в РПЦ, такие как Кураев, а также — в органах власти, как наш следователь. На мой взгляд эти группы ультраправых все же маргинальны. Их представителей нет в Государственной думе, их вес в политике минимальный, поэтому, я не думаю, что они выражают государственную политику в целом. Показательно, что Соколов, который этим дискурсом размахивал, не имеет поста в новом правительстве. Мне кажется, что позиция крупных политических игроков: государства и РПЦ, до конца не определена, и ультраправый язык присущ только одному из кланов, представленному во власти.
— Значит вы не согласны с правозащитниками, которые считают, что с помощью этого судебного процесса власть пытается закрыть центр Сахарова?
— У многих советское представление о власти, как будто это единый орган, вроде ЦК КПСС. Это вредит делу. Кроме того, я и Самодуров — мы не диссиденты, мы находимся в официальной ситуации, работаем каждый в своей институции. Пока никто из нас не уволен и порывать с ней, хлопать дверью мы не собираемся. Наша акция — это не жест отчаяния. Мы как граждане и люди публичные лишь предложили обсудить эту проблему, а в ответ получили неадекватную, недобросовестную интерпретацию. Грубо говоря, мы подали заявку, а нам дали в морду. Мы говорим: "мы нормальные люди", а нам говорят: "нет вы больные, вот психиатрическая экспертиза". Ситуация такова, что власть находится в поиске, пробует в том числе и этот фашистский дискурс: пойдет или не пойдет? Можно позволить себе разговаривать с искусством в таком же духе или нет? Кстати, суд над Сорокиным остановили, поняли, что так разговаривать нельзя. Что касается Сахаровского центра, то, возможно, задача приструнить его существует. Если бы выставка произошла в другом месте, она не вызвала бы такого резонанса. Беда заключается в том, что ее нельзя было провести в другом месте, потому что это была политическая выставка. Это было политическое высказывание, когда обсуждаются не просто картины, а смыслы. В запрещенных к показу работах художники используют общую методику пересмешничества, превращая некую риторику в набор смешных кубиков, которыми учит зрителя играть, манипулировать, тем самым разрушая ее. Так называемые "порнографические картинки" делают порнографию смешной, нелепой. Это знаменатель всего того, о чем выставка. Такой тип искусства — соц-арт, связанный с эстетикой пересмешничества, очень важен в русской культуре. Он находит отклик в нашем обществе.
— Тем не менее мы замечаем, что нетерпимое отношение к дискуссии проявляется всюду: в образовании, культуре, экономике, политике. Разве эту тенденцию не задает власть?
— Я не соглашусь с этим упрощенным, диссидентским утверждением. Власть не способна в такой степени управлять обществом. Общественные процессы своей энергетикой превышают силы власти. Если даже представить, что власть стремится направить общественные процессы в какое-то русло, то явно ей не выгодно двигаться в сторону иранского варианта. Только в нашем случае грозит не исламская, а православно-фундаменталистская изоляция страны. Мы имеем дело с неким общественным явлением, которое нетипично для страны, прошедшей Нюрнбергский процесс. Многие сегменты общественной жизни сопротивляются, и в первую очередь, это журналистская среда, которая принимает современное искусство как факт. Если нам эту ситуацию не удастся отстоять, то будет, как в Китае, где существует современное искусство, которое известно всему миру, но только не в собственной стране.
— Существуют ли доказательства того, что картины, используемые в выставке "Запретное искусство", были запрещены к экспозиции не по эстетическим, а по другим мотивам?
— Конечно, например, картина: "Икона икры" Александра Косолапова была снята директором Третьяковки Валентином Родионовым в 2005 году. Ее место в экспозиции пустовало. Зафиксировано, что картина была снята по требованию прихожан Николо-Ямского храма, которые обратились с угрозами в адрес музея. Это снятие под давлением групп населения, а не по эстетическим аргументам. Во время выставки "Соц-арт" директору музея уже позвонили сверху и приказали некоторые картины снять. Мы можем доказать все эти факты.
— Недавно Валентин Родионов на пресс-конференции сказал, что мата в музее он не потерпит. Как вы расцениваете его высказывание?
— Это не позиция художника. Во главе Третьяковки, во главе многих других музеев не стоят художники. Они говорят на разных языках с миром, которым взялись управлять. Они высказывают суждения здравого смысла: "не хорошо матом ругаться". Кто спорит? Но это не язык искусства. Так художники не говорят. Искусство не терпит ханжества, оно оперирует всеми языками и обыгрывает все риторики. Это составляет его богатство. Вообще, чем отличаются наши институции от западных? Там происходит систематическая ротация деятелей культуры. Человек в управление культуры — этот галерист, он учится вместе с художником, то есть принадлежит миру искусств и говорит с художником на одном языке. Он делает карьеру куратора, потом идет в министерство: три-четыре года и все. Дальше руководит следующей институцией. Там не сидят директора полжизни на одном месте, один-два срока и больше нельзя. Так собственно обеспечивается проветривание.
— Истцы утверждают, что ваша выставка демонстрирует отказ от морали в пользу свободы творчества. Что бы вы могли на это ответить?
— Это их оправдание собственных действий. Я же считаю, что среди последних представителей морали в обществе, первыми являются художники, а вторыми — верующие. Конфликт между ними намерено провоцируется. Художник несет ответственность за взбесившееся общество. Общество впало в неадекватность. Художник не просто занимается анализом, он выступает экспертом и лечит болезнь, в которую толкают общество эти безумцы. Их тексты с точки зрения политических целей — это катастрофа. Художник эффективным способом — смехом — разрушает их дискурс. Нейтрализует их призывы, вот поэтому он для них фигура опасная. Политик может сказать: "Да здравствует демократия, долой тоталитаризм!", но одни слова ничего не значат. Художник покажет фашистов так, что над ними люди начинают смеяться, и фашизм "бледнеет". Так что ни диссиденты являются их целью — они менее опасны, а художники. Речь идет о разрушении центра Сахарова, потому что он покровительствует искусству.
— Инициаторы процесса еще обвиняют вашу выставку в нарушении неких табу, которые присущи русской культуре...
— Это все демагогические утверждения. Эти люди преследуют не культурные цели, а политические. Они не знатоки русского религиозного искусства, которое активно развиваясь, например, в постпетровское время, тесно смыкалось с современным искусством, включая в себя элементы, противоположные религиозному духу. Так, половина московских церквей построено в стиле рококо. Отсюда сентиментальные цвета, завитки и прочие вольности. Долгое время церковным искусством занимались декаденты-символисты. Никогда в России не существовало табу на нарушение иконографических границ: наши иконы все написаны с нарушением канонов. Благодаря этому существовали разные школы: московская, новгородская, суздальская. Традиций никто не отрицает, но для того, чтобы они продолжали жить в российской культуре, которая игровая и эклектичная по определению, они каким-то образом должны быть адаптированы к современному сознанию. Нельзя осуществлять традиции в том виде, в каком они были раньше. Не говоря уже о том, что разговор о традициях в России во многом носит спекулятивный характер, мы сделали сами все, чтобы их разрушить. Работа по возвращению этих традиций важна для всех. Но вместо того, чтобы делать это солидарно, используя талантливую энергетику художников, им объявляется война. Посмотрите, какие храмы сейчас строятся, какие иконы пишутся! Там художники не работают. Недавно было совещание по закупке художественных ценностей в Третьяковскую галерею, так вот, мы даже в дар не могли взять ничего от современной церкви.
— Но вы допускаете, что кто-то действительно может считать выставленные картины безнравственными или "богомерзкими"?
— Фашисткий дискурс разрабатывает фигуру непонимания. Нам постоянно говорят: что вы мне подсовываете, это не искусство, это провокация! Надо доверять художнику, если он делает образ, то он делает это зачем-то. Художники не занимаются тем, что хотят кого-то обидеть. Оскорбить, возмутить — это задача политического человека. Художник — это призвание, и если человек занимается оскорблением — это не художик. Это хулиган, политик... Кто он — надо разобраться. Есть, конечно, масса людей, которые объявляют себя художниками, но ими не являются. В искусстве, как и в науке и других сферах, есть процедуры верификации, подтверждения профессионального статуса и, если хотите, таланта. Есть выставки, премии, критики, эксперты. Если человек считается величайшим художником, то это неспроста. Ничего безобразного в представленных на выставке картинах нет. Например, картина "Синих носов" "Гори, гори моя звезда!", где изображена троица: Христос, Пушкин и Путин. Эта работа является лучшей в русском искусстве после 2000 года. Это формула нашей жизни, визуальная метафора. Идеология, которая здесь явлена, отражает общественную ситуацию.
— Ставят ли художники перед собой задачу иронизировать над обществом?
— Эти образы емкие, но не обидные. Наоборот мы себя в них узнаем. Они забавные, значит мы забавные, нелепые значит мы нелепые. Просто человек который впал в истерику, он боится своего отражения. Запад рассматривает искусство как форму критицизма, как рефлексию общества. Это концептуальное искусство, и художники выступают уже как ученые, исследователи. Они не просто что-то делают, а делают это по ученым соображениям. При этом те вещи, которые мы выставили, обращены ко всем, в них нет никакой сложности, элитарности. Но вам говорят: "Здесь нечего понимать, здесь есть хулиганство и провокация!" По сути вам запрещают взглянуть на это как на текст, вам предлагают взглянуть на это как на жест, как на агрессивное действие, как на удар в морду. Тем самым выхолащивается культурный текст. Делается это умышленно, с помощью искусствоведов, — это сознательная, недобросовестная интерпретация, порождающая конфликт.
— Как бы вы оценили состояние современного искусства? Может быть, мы имеем дело с отражением его кризисных моментов?
— В нашей выставке были представлены работы известных, состоявшихся художников. В их произведениях нет ни намека на гламурность, что для многих является показателем высокого качества. В целом же художественную ситуацию я бы оценил бы как возвращение к норме. Современные художники возвращаются из подполья в публичное пространство. Процесс в сторону нормализации скорее положительный. Это у кого-то и вызывает истерику.
— Кстати, на той же пресс-конференции Валентин Родионов заявил, что вы имеете пять дисциплинарных взысканий и вопрос о вашем статусе будет решаться. Как бы вы это прокомментировали?
— Такая перспектива есть, им хотелось бы избавиться от проблем, покончить с современным искусством. Это очень простое решение, но не эффективное. Директор, действительно, может ликвидировать отдел, но я не думаю, что он это сделает: он наивен в отношении искусства, но не политики. Расправа над современным искусством будет выглядеть некрасиво. А что он скажет коллегам? Делается это более тонко: в настоящее время ни одна наша выставка не принята, запрещена клубная деятельность, лекции по актуальному искусству. Так что предощущения на мой счет у меня не очень оптимистичные.
Когда интервью готовилось к публикации, стало известно, что Андрей Ерофеев уволен из Третьяковской галереи.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
